75 годовщине Победы в Великой Отечественной войне посвящается…

Многим из нас бабушки и дедушки, мамы и папы рассказывали о том, как война пришла в дом, о боевом и трудовом пути своих или близких родственников в годы войны. Мы рады вам представить воспоминания Филатова Леонтия Николаевича, человека, который 18 лет был председателем первичной профсоюзной организации «Архэнерго».

Сам я жил и учился в Ивановской области, затем отслужил три года в армии на Кавказе рядом с турецкой границей, где была напряженная военная обстановка. В 1965 году поступил в Ивановский энергетический институт. К окончанию института у меня уже была жена и ребенок, и для нас встал вопрос с жильем. В Архангельске тогда нужны были работники на строящуюся ТЭЦ, приезжим специалистам предоставлялись квартиры. Вот и поехали мы сюда, на север. Так, в 1970 году я стал работать начальником смены котельного цеха, затем котлотурбинного цеха Архангельской ТЭЦ, в 1977 году перешел на работу в «Архэнерго» в теплотехническую службу инженером по котельному и топливно-транспортному оборудованию, позже - инженером производственно-технического отдела. Отработав 32 года в энергосистеме Архангельской области, вышел на пенсию.

Материнский оберег

Как объявили войну, все вокруг словно прониклись одним горем, общим несчастьем, прекратились праздники, любые застолья, мужчин стали забирать на фронт. Мой отец – Филатов Николай Иванович 1907 г.р. – был призван на войну осенью 1941 года. Четверо детей, среди которых я был младший, остались с матерью.

День, когда отец уходил на войну, я запомнил. Жили мы в средней полосе в городе Юрьевец, Ивановской области. Обычно из детского сада меня забирал брат или мать. Но тогда за мной пришел двоюродный брат. Он-то и сообщил мне, что все ушли провожать отца в армию. Домой мать вернулась, плача навзрыд. Позже я узнал, что моя бабушка, провожая отца, дала ему освященное в церкви полотенце: «Это, Николай, тебе мое благословение. Носи его всегда с собой». Отец мой с материнским оберегом не расставался и всю войну бережно хранил его.

Сначала отца и других новобранцев повезли на учебный полигон в соседнюю область, где они недели две обучались работе с оружием, технике боя. Затем солдат посадили в железнодорожный состав и перевезли в Мурманск, где наши защищали пограничные рубежи на случай высадки вражеского десанта с моря или по воздуху. Оттуда папа написал нам первое письмо.

Город был пустой – все жители переселены. Но самолеты противника бомбили сильно и регулярно. А у наших из вооружения были только винтовки образца 1892 года, позднее появилась зенитная батарея. Мурманск, тогда еще полностью деревянный, рассказывал отец, сгорел у него на глазах – тушить было некому. На самой высокой точке, откуда было видно город и всю гавань, установили наблюдательный пост, казармы наоборот были в низине чуть поодаль от города. На посту дежурили по двое.

В случае высадки десанта посыльный должен был тут же сообщить командованию о надвигающейся угрозе. Пост был не защищен. Мелкий окопчик, выбитый из камня, находился на голой сопке и постоянно обстреливался немцами, как и порт Мурманска. Также на русских солдат для устрашения кидали бочки с выбитым днищем, которые падали с жутким воем.

Как-то раз стоял на посту мой отец с напарником. Началась бомбежка, второй боец сказал, что пойдет в казармы – там, мол, хоть окопы есть, можно укрыться. «Ну иди, - сказал отец. – Чего нам тут вдвоем погибать?» Но немцы бомбили везде. Так этот его напарник как раз и погиб на территории воинской части от бомбы. Нашел свою смерть там, где искал спасения.

Двое суток среди мертвецов

Через несколько месяцев подразделение, где служил отец, снова погрузили в железнодорожный состав, выдали еще по шесть обойм патронов и повезли. Куда – рядовым солдатам не сообщалось.

Просто высадили где-то в лесу среди ночи, построили два батальона и пошли. Идут они, на дереве висит немецкое радио и вещает: «Батальон такой-то наступает в таком-то направлении». Один из офицеров сбил это радио. Но все понимали – враг уже знает о подходе русских и готовится ударить в полную силу.

Вывели солдат на какой-то пустырь и велели удерживать позицию. Из вооружения у них только винтовки. Окопаться не успели, да и нечем - лопат нет, да и земля уже мерзлая. Тут немцы стали обстреливать их из других артиллерийских орудий. Солдаты залегли на землю. Команд никаких не поступало. Спрятаться было негде. Откуда стреляли немцы, не видно. И такая «мясорубка» продолжалась двое суток, пока не перебили почти всех. Потом приполз к ним сержант, собрал тех, кто может самостоятельно идти, и приказал уходить. Поднялось лишь 13 человек из двух батальонов – а это около 500 человек.

«А ты как уцелел?» - спрашивал я отца.

«Среди мертвецов лежал да и все. Куда денешься? Только на Всевышнего уповал», - говорил он.

«И тебя не ранило?»

«Ранило. В ногу, в ягодицу, в спину… Я сам перевязался тем, что было под рукой, и дальше лежал».

Отца привезли в госпиталь, перевязали. Но тогда считалось так: если можешь держать штык, ты - боевая единица. И снова на передовую.

Два сухаря в день

Потом было переформирование и передислокация войск. Отец рассказывал, привели их на какое-то болото на Ленинградском фронте. Немцы засели на горе, а русские – в низине. Здесь жили они в шалашах, под ногами – по колено воды. На болоте были проложены жерди, доски, по которым ходили.

Днем позицию из орудий обстреливали немцы. Ночью солдаты частенько не спали, а строили дорогу, чтобы обеспечить к этому месту проезд техники. Ходили с бревнами в тыл за 3-5 км. По двадцать человек становились под бревно и несли его на плечах.

Тяжелые военные условия заставляли хорошо работать смекалку. Был у него в отделении среди солдат один умелец. Он нашел где-то лист железа и смастерил переносную печку, которая умещалась в вещмешок. Солдаты его отделения обсушивались и умудрялись вскипятить себе воды, которую набирали в том же болоте. И потом после смены дислокации брали ее с собой.

Питались очень плохо. Рацион красноармейца состоял из двух сухарей в день. И больше ничего – ни чаю, никакого даже приварка… Отец мой съедал один сухарь утром, а второй приберегал на вечер.

Голод не тетка

Надо сказать, что на войне народу гибло много не только от пуль, но и от заболеваний, отравлений, недоедания, переохлаждения, изнурительной работы. Санитарных условий никаких, а о бане они только мечтали, насекомые досаждали ужасно. Вот и гибли один за другим.

Отец рассказывал, у него на фронте появилась куриная слепота. Как сумерки или ночь – ничего не видел. Доложил об этом командиру роты. Тот решил проверить бойца. «Давай, пошли», - говорит.

Отец шагает, оступается, хватается за шинель командира и, в конце концов, падает в воронку с водой. Только тогда ротный поверил. Отправили Николая в госпиталь. Там хоть подкормили, кроме хлеба давали щи. В лазарете боец пробыл две недели и обратно – на передовую.

Потом, когда дорогу достроили (это уже ближе к освобождению Ленинграда), по ней пришли наши «катюши» и дали залп. А пехоте команда «Вперед! В атаку!»… Какое вперед?! Они ноги-то еле тащат. Но залп из орудий дал хороший результат – немцы были разбиты. Когда подошли к стану врага на горе, видят: перевернуты вагоны, валяются консервы, сахар … Этого сахара солдаты не ели с начала войны, как начались бои под Ленинградом. Но взять ничего было нельзя – тут же выставили охрану, чтобы все сразу не растащили.

Вообще на войне хорошо понимаешь, что такое настоящий голод. Отец говорил, если лошадь у них гибла, через пять минут от нее ничего не оставалось кроме шкуры. Мясо расхватают и едят прямо сырым. С двух-то сухарей ведь не много напрыгаешь…

Бог миловал

При новом переформировании отца определили в минометчики. Минометный расчет состоял из трех человек. При передвижениях один нес на себе чугунную плиту весом 42 кг, другой тащил ствол и прицел, а третий - два ящика с минами. Все таскали на себе. «Как нагрузишь на спину плиту эту от миномета, так уж из вещмешка все выкидываешь, - вспоминал отец. - Кроме полотенца материнского да котелка у меня ничего не было».

Так как отец был минометчиком (это орудие стреляет не очень далеко), то в сражениях он находился непосредственно на передовой и вскоре снова был ранен. Опять его подлечили в госпитале. И снова на передовую. Определили его теперь в пулеметчики. Боевой расчет пулемета «Максим» – два человека.

Как-то в очередном бою лежали они с напарником между шпал железнодорожной насыпи. Вокруг пули свистят. Еще в самом начале сражения напарника убило наповал – он только выдохнул и безжизненно обмяк. А Николая опять Бог миловал – только осколочные ранения, но жив остался, хотя находился вплотную к напарнику.

Всю войну в обмотках

Когда мы с отцом потом смотрели по телевизору хронику военных лет и фильмы о войне, он все возмущался тем, как показывался солдатский быт. «Знаешь, - говорит, - в чем мы ходили? В обмотках.

Прорезиненную ленту шириной 12 см и длиной более 5 метров оборачивали снизу вверх вокруг ноги и завязывали под коленом. Если плохо обернешь, то у тебя на ходу все размотается или ноги будет натирать. Почти всю войну я прошел в обмотках – и по лужам, и по грязи, и по лесу в них. Только в 43-м году дали кирзовые сапоги».

Вообще ходили солдаты много. Отец рассказывал, как после очередного марш-броска более, чем на 30 км во всем обмундировании и со снаряжением бойцы очень устали. Но как только дошли, заняли имеющиеся позиции, встали в дозор. Тут начала разыгрываться метель, резко похолодало до -15 градусов. Отец был командиром отделения. Так он всю ночь ходил от поста к посту и будил солдат, у которых от усталости и недосыпа закрывались глаза. На утро стало ясно – много людей померзло насмерть, еще того больше обморозилось. За то, что не смогли сохранить личный состав, командира роты и командира батальона отдали в штрафбат.

«Руки не дам!»

Однажды, в начале 1944 года, перебираясь из окопа в окоп с завтраком для своего отделения в термосе, он получил сильное ранение от снайпера в левую руку чуть ниже плеча. Рука у него была перебита начисто. Хорошо, что сразу оказали первую помощь, перетянули руку жгутом и быстро отправили в госпиталь. Врачи только посмотрели и однозначно заявили – руку надо отнимать, иначе не выжить. «Я

руки не дам! – закричал Николай. - Что хотите делайте, а руку не дам!» «Ну тогда терпи – будем скоблить и составлять кость по частям. А выживешь или нет – это уж как Бог даст». Принесли ему стакан спирта.

Он этот стакан выпил и смотрел как режут руку со всех сторон, ковыряют там, осколки выгребают, вычищают все. Потом он долго ходил в гипсе. Рана постоянно гноилась. В ней завелись черви. И от них у Николая постоянно был дикий, нестерпимый зуд. Он начал расковыривать гипс и вытаскивать червей. Врач заметил и пригрозил: «Ты что хочешь, чтобы тебя симулянтом посчитали?» Потом врач ему объяснил, что эти черви Николая спасли – они выели все больные участки ткани.

Долгожданное возвращение

Спустя некоторое время медкомиссия решила, что бойца надо отправлять на долечивание в тыл. Так в апреле 1944 года отец весь израненный вернулся домой. До родного города от ближайшей железнодорожной станции за 60 км добирался пешком двое суток. Автобусы ведь тогда не ходили. Хорошо какая-то женщина подвезла на лошади, а то бы и за двое суток не добрался.

В тот же день к нам наведалась глава уличного комитета с допросом - кто это у нас сегодня был? Мать объяснила, что муж с войны пришел. Не дезертировал с фронта, а по ранению демобилизован. Вот такая система была… На следующий день утром отец пошел отметиться в военкомат и в поликлинику.

А там говорят: «Бинтов нет. Перевязывай дома чем хочешь. Вот тебе рецепт на ихтиоловую мазь». А у него еще на фронте язва желудка развилась. От желудка ему прописали чайную соду и выписали рецепт на 25 граммов, только и всего. Ну и стал он перевязываться дома, периодически приходя на осмотр в поликлинику.

Одна рука была работоспособна, и его взяли на ту же работу. Трудился капитаном катера на сплаве леса по Волге. Через шесть месяцев была перекомиссия и его оставили на долечивание еще на полгода. На очередной медкомиссии в апреле 1945 уже было понятно, что война заканчивается. И врачи сказали – нечего тебе на фронте делать с такой рукой. Так и закончилась война для Николая. А уже через месяц и для всех. День Победы я хорошо помню.

На улице совершенно незнакомые люди обнимались, поздравляли друг друга, кричали «С победой! С победой! Война кончилась!» Кто плакал, кто смеялся...

За что кровь проливал?

Все свои письма к матери после войны отец сжег. «Я, - говорит, - теперь здесь. Так зачем вы будете мои исповеди читать?»

Когда отмечали юбилей победы в 1965 году, всем участникам войны дарили подарки в военкомате. Кому набор посуды, кому одеяло и тому подобное. Отцу тоже пришло приглашение. Мать говорит: «Сходи получи». А он: «Что я за эти чашки что ли воевал? Нужны они мне… Я не за чашки кровь проливал! Это кто оружия в руках не держал – тот и побежал вперед всех». Мать сказала, что тогда она сходит.

«Принесешь – разобью», - ответил отец. Так и не пустил мать, и сам не пошел.

Конечно, хорошо, что участники войны получили всевозможные льготы. Но у нас все ветераны равны – и кто всю войну под пулями был, и кто в годы войны в тылу при госпитале работал … Не очень-то справедливо. Я как-то по радио слышал, что в Германии участники войны подразделены на пять категорий и получают льготы в соответствии с этим. Ну да чего уж теперь…

Чего боялся и чем гордился?

Из всех своих наград отец больше всего ценил медаль «За оборону Ленинграда», считал ее самой заслуженной. Остальные были юбилейные награды. Награждать стали в основном в конце войны, когда начали появляться успехи. Кто служил в начале войны и отдал все силы и здоровье, обеспечивал оборону и сдерживал натиск врага в составе пехотных войск, у тех не так много наград. Пехота вообще считалась на войне как бы рабочей лошадкой. «Другой раз,- говорил отец, - освободим какую-нибудь территорию, деревню, а нам и ночевать негде – дома все забиты танкистами, артиллеристами, штабными офицерами. Рядовые пехотинцы опять где-нибудь в сарае ютятся».

Много чего еще рассказывал отец о войне, на все вопросы всегда отвечал правдиво и без прикрас. Помню, я его спрашивал: «Ты чего больше всего боялся на войне?» «Чтобы немцы не утащили», - его ответ. Народу пропадало много. Вот стоял часовой на посту. Наутро нет часового. Немецкие разведчики тоже действовали четко, незаметно. В воинской части пропавших солдат тут же объявляли перебежчиками, врагами народа. Их семьи лишалась материальной помощи за погибших. Словом, за нас отец боялся.

Семья – вот за что он воевал, терпел лишения и боль; вот что стояло перед глазами, когда вокруг рвались мины и пролетали пули, падали товарищи и друзья; вот что заставляло жить и верить, что впереди рано или поздно ждет светлое будущее, спокойствие и мир, завоеванный ценой жизней многих миллионов советских солдат.

***

Фото из архива АрхОО ВЭП. Ноябрь, 2019 года

Председатель АрхОО ВЭП Пермиловская О.В. вручает Благодарность и памятный подарок Филатову Л.Н. на вечере встречи ветеранов профсоюзного движения.